Мы неоднократно рассказывали вам о необычайно колоритном варшавском районе Прага. Но никакие рассказы, даже самых заядлых журналистов, не сравнятся с воспоминаниями коренного пражанина. Знакомьтесь, Мечислав, он же – Мецё.
«К жизни нужно подходить с весельем, чтобы хоть как-то удержаться на плаву. Мне кажется, что вся жизнь для человека должна быть своего рода игрой. Да, иногда случаются досадные вещи, по-разному бывает. Нужно вести себя так, как однажды посоветовал мой друг. Мецё – говорил он мне – прикрой один глаз и тогда ты начнешь видеть мир в розовом цвете. Так оно и есть».
***
«Я родился на Таргувке, сейчас живу на Шмуловизне, напротив базара. В 30-х гг. это была ужасно коммерческая дзельница. Бабье продавало у каждых ворот: польки, жидовки – сидели целыми рядами. А когда ходили в магазин, можно было не брать денег, отпускали в кредит. Над прилавками на стене висели карточки с именами должников. Особенно охотно «на крестик» давали еврейки, берите, мол, все, что нужно. Кредит был вполне адекватным, выплачивался легко, а если не выплачивался, то крику, конечно было много, но не больше. У базара всегда было полно телег с фруктами, овощами, селедкой. Даже когда улица была еще пустой, продавцы вопили во все горло «покупай огурцы, покупай селедку». Позже начиналось движение, люди толпились, скупались, орали друг на друга, но, несмотря на это, здесь царила некая сердечность и теплота».
***
«Люди были другими. Даже воры вели себя по-другому. На улице Сталёвой, возле базара, люди жили в крошечных комнатах чуть ли не 3х2. Так вот, на одном из этажей жил вор и весь дом знал, что он вор. Он вел себя очень элегантно и всегда говорил: «Там, где я живу, ничего не пропадет». Это был настоящий джентльмен. Даже мошенникам было присуще чувство уважения. Тогда были другие времена».
***
«Я жил в еврейском доме, у меня был друг Хенек, все остальные ребята – и постарше, и помладше – были евреями. Мы, как и все дети, ругались и дрались. Иногда я получал по голове, иногда Хенек. Мы любили евреев, по-своему. Очень часто по пятницам я гасил им свечи, чтобы немного заработать. На нашей лестничной клетке двери всегда были открыты, мы с Хенеком бегали по этажам и могли свободно заходить к евреям, играть у них под столом или в шкафу. Это разрешалось. Так вот, по пятницам мы вбегали в их квартиры и прямо у них на глазах гасили свечи. Они нам ничего не говорили, при том, что по их обычаям они не могли зажигать эти свечи повторно. Уже спустя несколько минут они нас звали: Метек! Хенек! Они знали, что у нас в карманах всегда были спички. Мы зажигали свечи и находили на столе оставленную для нас мелочь – то два гроша, то пять, когда как. Старая Рыбка с первого этажа ничего не оставляла, ее свечи мы зажигали просто так».
***
«Когда у нас накапливалось по 15-20 грошей мы шли на базар у берега, где стояли еврейские будки с выпечкой. В основном это были булки с луком. Ничего такого, но было очень вкусно. До войны с едой вообще было туго. Бывало отрежешь кромку хлеба, мокнешь в воду, потом в сахар, и побежал себе дальше. А, если в доме было мясо, какая-то колбаса, оно висело на гвозде в углу на кухне. Бывало подойдешь, понюхаешь, если мать даст – хорошо, а нет, так нет».
***
«В последний раз я видел польских солдат на Праге, в районе Минской улицы, когда они отступали. Во время войны мама нас тащила на Повисле к какой-то тетке. Ей казалось, что там меньше бомбят. И так мы метались с одного берега на другой, с Праги на Повисле, с Повисле на Прагу. Мама говорила: «лети на Прагу, узнай, как там дела». Однажды я наблюдал, как маршируют немецкие солдаты с оркестром. Они двигались по улице Новый свят в сторону Краковского предместья. Я за ними увязался, вдруг один из них как заорет на меня, да как пнет ногой. Я думал, что улечу на небо. Как я убегал – сломя голову».
***
«Помню, как мама говорила «Юрек, повернись». Он стоял в нескольких шагах от нее, оборачивался. Помню, как он собирался и одевал подтяжки с кобурой. Мама смотрела, чтобы его пиджак свободно висел, чтобы ничего не выпирало, а он целовал ей руки. Помню, как она его крестила: «В имя Отца и Сына, и Святого Духа», ведь он был в конспирации. Мама его безумно любила. Не знаю, как ее сердце все это переносило, ведь он мог вернуться, а мог и не вернуться. Она его крестила и голос ее никогда не дрожал, всегда был суровым».
***
«Черт побери! Собаки не кормлены, у котов ни крошки во рту за весь день. Еще и огонь на плите постоянно гаснет. Так мне припоминаются былые времена. Бывает снег падает, а на меня нахлынивают сентиментальные воспоминания…»
***
«Я не был слишком влюбчивым, у меня все было в меру. Помню, огромное пастбище, вдалеке маленькие халупки, пасутся коровы… На пастбище к нам спиной сидит девушка, на ней платок. Говорю, давайте подскочим к ней сзади. Я закрываю ей глаза, она пытается угадать, кто, перечисляет имена. Но это было бессмысленно. Я ее отпускаю, она поворачивается, и я онемеваю. Передо мной сидело божество. Ее платок сполз и я увидел ее во всей красе. О, эти черные локоны, эти красные ушки, эти зубы, когда она улыбнулась, эти скулы, длиннющие ресницы… Что это было! Я начал что-то блеять, мол, извините, мы хотели бы купить молока, но у нас нет денег. Я начал стесняться, на мне оборванная куртка, в руке бидон, переминаюсь с ноги на ногу. А это красота мне говорит: «пойдемте, я вас проведу».
***
«Всему виною был месяц. Негодяй! Красный, висит на лесом. В ушах звенят цикады, полумрак. И в этом полумраке глаза этой девушки буквально искрятся. Как посмотрит на меня, так я весь съежусь. Я несу бидон, а она идет рядом. На ней платье с коротким рукавом. Прикоснулась невзначай к моей руке, а меня как током прошибло. Она меня провожает… Мы прощаемся… И эта девушка… меня целует… Вы представляете себе! И так мы расстаемся, она делает шаг назад, я делаю шаг назад. Я говорю ей, что вернусь, а она – что будет меня ждать. Это был незабываемый момент. На этом, правда, все и закончилось. Такое вот прекрасное воспоминание…
pr1/aj