Международный литературный фестиваль Big Book в Варшаве – это большой праздник для всей читающей публики и залог встреч с самыми интересными и популярными польскими и зарубежными авторами. В этом году среди них был российский литературовед, публицист, поэт, прозаик Дмитрий Быков. Он - желанный гость в Польше не только на литературных фестивалях, но и в Ягеллонском университете. А в издательстве "Poznańskie", издавшем в 2015-м году роман Дмитрия Быкова «Оправдание» в польском переводе, готовится к изданию другой его роман «ЖД». Встреча с Дмитрием Быковым на фестивале Big Book привлекла его читателей и почитателей, интересующихся как его творчеством, так и мнением о ситуации в России. Ведь Дмитрий Быков известен как человек, занимающий активную гражданскую позицию. Нам также удалось побеседовать с Дмитрием Быковым.
Ирина Завиша: Встреча с вами на фестивале «Big Book» озаглавлена «Смеяться или бояться?» относительно ситуации в России. Мне кажется, что Вы сами на этот вопрос уже ответили и достаточно давно. И, все-таки, смеяться или бояться?
Дмитрий Быков: Название этой встречи придумал не я. И это ваш выбор – смеяться или бояться. И то, и другое – довольно поверхностные эмоции. Я предпочитаю задумываться. А вот уже польскому читателю виднее, как ему реагировать. Я думаю, что и смеяться и бояться уже хватить. Пора понимать.
И.З.: Ваш текст в 2010 году назывался «Они и мы», когда Польшу постигла страшная трагедия – смоленская катастрофа. Для России это тоже была большая трагедия. И Вы тогда размышляли над тем, могут ли слезы примирить, объединить обе страны с историей, в которой было очень много тяжелых, трудных, горьких страниц. И сделали предположение, что непримиримые станут еще непримиримее, те, кто дружелюбны друг к другу, будут дружелюбнее, а что с «инертной массой»? Как Вы сейчас могли бы оценить, что за эти шесть лет произошло? Сбылись ли Ваши прогнозы?
Д.Б.: В интеллектуальном и, я думаю, что также в психологическом смысле, последние 15 лет для России потеряны. Потеряны в том смысле, что она не думала. Были потрачены серьезные силы для того, чтобы интеллектуальные усилия стали подозрительными, стало опасными. Для того, чтобы люди что-то понимали, они не должны бояться. А сегодня очень многие или боятся, или просто интеллектуально деградировали, потому что как бы подумали: да, так благополучно мы никогда еще не жили, зачем нам задавать вопросы. Поэтому, никакого осмысления места России в мире, никакого осмысления отношений с Западом, в частности с Польшей. Этого не происходит. Нам надо совершить очень сильный интеллектуальный рывок. В ближайшее время Россия будет его совершать. Я думаю – в ближайшее 5 лет. После этого вы просто не узнаете страну. Она очень сильно изменится. Поэтому говорить о каких-то переменах после смоленской катастрофы, на мой взгляд, нельзя. Я не говорю уже о том, что и причины и последствия смоленской катастрофы обществом по- настоящему не осмыслены. Раздавались даже голоса, что полякам так и надо. Будут знать, как к нам летать. Люди, которые это говорили это не подонки. Это просто люди, лишенные каких-то очень важных человеческих эмоций. Но, ведь они не сами их лишились. Им это отбили. Значит, надо как-то возвращать людям человечность. Вот этим мы будем в ближайшее время заниматься.
И.З.: Ягеллонский университет, студенты, молодежь какое на Вас впечатление производит? В польской молодежи есть тот потенциал, да и в русской молодежи, который поможет преодолеть, и осмыслить, и понять прошлое и вместе подумать: а что же в будущем? Ведь мы достаточно близкие страны по адекватности общения.
Д.Б.: По адекватности общения – да, по менталитету – нет. Польша очень далека от России. И слава Богу. Потому что мы нужны друг другу как зеркала, а не как двойники. Что касается студентов, об их уровне я могу судить только по вопросам, которые они задают. Поскольку у меня есть друг в Ягеллонском университете - Гжегож Пшебинда, я могу достаточно регулярно посещать этот университет и Краков в целом. Конечно, последние десять, ну пять, во всяком случае, лет, привели к какому-то фантастическому и структуральному взрыву во всем мире. Молодежь: и польская, и американская, и русская поумнела колоссально. С чем это связано – я не знаю. Проще всего, сказать что это iPhone. Но iPhone, наоборот, отшибает память, а не воспитывает ее. Мои разговоры в позапрошлом году в Кракове были гораздо интереснее, чем за шесть лет до того. И я очень рад, что эти люди выросли. Другой вопрос, насколько они сосредоточены на личном будущем, или, все-таки, их занимают общественные проблемы. В России занимают. В Польше, мне кажется, что у них больше возможностей для обособленного существования. В Польше можно быть политически нейтральным и при этом сохранять чистую совесть. В России, я не знаю, по моему – невозможно. Поэтому у нас сейчас действительно взрыв интереса молодежи к литературе, к политике, к философским ценностям, и мне со студентами сейчас очень интересно.
И.З.: Вас можно отнести к интеллектуальной, но, собственно говоря, и социально-политической оппозиции в России. Мыслящую часть российского общества еще занимает вопрос «что делать»?
Д.Б.: Российскую интеллигенцию всю жизнь занимал вопрос «что делать?». Сегодня ее занимает другой вопрос «можно ли что-то сделать?». Но и нужно ли, соответственно. Большинство приходит к выводу, что можно. Потому что одно время в России были в большой моде капитулянтские разговоры: а вот мы такие, у нас может быть так и никак иначе. Но сейчас я уже понимаю, что это глупости. Что Россия должна развиваться. Россия, если не развивается, то она деградирует. Другие страны могут находиться в таком равновесии. А Россия, если она не движется, она как велосипед, как сравнил Солженицын. Если он не едет, то он падает. России нужно развитие, непрерывное, быстрое. Такие рывки, броски. Если их нет, то всё. Она не может оставаться на месте. Она начинает откатываться в средневековье. Средневековье не всем нравится. Потому что средневековье некомфортно. Оно грязное, болезненное. Там плохо с едой и лекарствами. Поэтому Россия не хочет туда. Видимо, она находится на пороге очень серьезного нового интеллектуального рывка. Как этот рывок будет оформлен, я не знаю. В России всегда знаешь когда, но никогда не знаешь как.
И.З.: Мне кажется, многие хотят вернуться в середину XX века. Профессиональный интерес заставляет смотреть новости российские. И на центральном канале выражения, которые я помню только в архивных газетах...
Д.Б.: Журналист – это не тот человек, по которому надо судить о тенденциях. Русские СМИ – это люди, которые чувствуют тенденцию. Тенденции сейчас, безусловно, чтобы быть наиболее отвратительным. И они в этом своем падении значительно опережают зрительскую массу. Они как бы увлекают ее в бездну за собой. Знаете, СМИ играют в России роль такой клоунады, такого цирка. Ведь почему смотрят Соловьева, Киселева Дмитрия? Это такие «шоу фриков». «Фрик-шоу». …Это интересно: люди брызгают слюной, орут друг на друга, говорят глупости, глупости заведомые. И все смотрят, кто больше глупостей скажет. Это как раньше смотрели передачу «Цирк! Цирк! Цирк!». Это – цирк. Мрачный. Гладиаторский цирк тоже был жестоким ... Ну и Бог с ними. Вот поэтому в России сейчас происходит очень большой период настоящей рефлексии. Появляются очень умные, далеко глядящие люди, появляется новое осмысление национального пути. И всё это есть. Просто не надо отвлекаться на дураков. Так бы я сказал.
И.З.: О роли литературы, помню, в 90-е годы Василий Аксенов говорил что наконец-то литература перестала выполнять ту функцию, которую она выполняла в XIX веке, - функцию философии. Она наконец-то стала беллетристикой. Как Вы считаете, может быть, сейчас все-таки пора вернуть русской литературе, литературе вообще, хотя бы часть тех функций?
Д.Б.: Не уходили эти функции. Аксенов, да в какой-то момент подумал, что можно заниматься чистой эстетикой и написал «Вольтерьянцев и вольтерьянок», а потом он очень быстро понял, куда все заворачивает и написал «Редкие земли» - роман про Ходорковского. И, кстати говоря, за этот роман Аксенов получил «Букера». А когда в России появится независимая философия, социология, педагогика и прочие вещи, тогда литература, может, наконец-то займется чисто эстетическими проблемами. Но поскольку этого не будет никогда, мы можем быть совершенно спокойны.
И.З.: Ваше отношение к Польше, и есть ли надежда на то, что польские писатели, вообще польская литература найдут отражение в Вашем творчестве?
Д.Б.: Слушайте, меня всегда безумно интересовала польская литература. И, конечно, мы все были влюблены в польское кино. И для нас всех это очень много значило. Я уже не говорю о том, что в сегодняшней России абсолютный культовый писатель – Вишневский со своим «Одиночеством в Сети». Был он у меня в эфире, прелестный человек. А дочка у меня, я помню, настолько любила Хмелевскую, что когда я делал с ней интервью, она напросилась со мной. Так что, польская литература для нас была абсолютно родная. Прежде всего, конечно, польская литература XX столетия, посвящённая осмыслению ужасной польской катастрофы. То, что здесь так любили Окуджаву, тоже было очень важно. И я,- может быть, многие снобы на меня обидятся-, но, я считаю, что самую привлекательную фигуру в польской поэзии и, рискну сказать, драматургии это, все-таки, Агнешка Осецкая. Не говоря о том, что она была очень красивой женщиной. Я ее никогда не видел, но фотографии очень убедительные. И судьба ее такая горькая в общем, мрачная лирика. Я очень много ее переводил просто для того, чтобы руку набить. У меня была книжка ее стихов, подаренная мне здесь. Я ее очень люблю. Я думаю, что верлибр в польской поэзии сыграл дурную роль. Польская поэзия по природе своей, конечно, взывает к рифме, к ритму, к песне, к шансону. Грехуту все мы слушали и т.д. Так что связаны мы очень тесно. Другое, что, понимаете, эти отношения всегда очень сложны. Но трудности нас никогда не останавливали.