В России снова активно ищут изменников и шпионов. Президент Владимир Путин заявил, что за год в стране выявили 320 агентов иностранных разведок. Что это означает для россиян, Артему Филатову рассказал известный адвокат Иван Павлов. Именно он спас от ФСБ многодетную мать Светлану Давыдову, а сейчас защищает директора библиотеки украинской литературы Наталью Шарину.
ФСБ улучшает статистику
Артем Филатов: В России появился целый вал дел о госизмене. Почему это происходит, кому это выгодно?
Иван Павлов: Надо посмотреть, в какое время мы живем. Юридически, формально мы не можем сказать, что живем в военное время, но что-то милитаристское в нем есть. Милитаризм проникает не только во власть, но и в самые разные части общества. Начинается поиск врагов. Внешние враги определены: Украина, Сирия, ИГИЛ, Турция. А для идентификации внутреннего врага предназначена 275-я статья в Уголовном кодексе, «Государственная измена». Формулировка уж больно подходящая: государственный изменник, «враг народа». И правоохранительные органы, а именно Федеральная служба безопасности, начинает свои экзерсисы в поиске врагов. Мы видим рост числа таких дел: если до 2013 года у нас было в среднем 5 приговоров в год, то в 2014 году их стало уже 15. В этом году, который еще не закончился, со всех сторон мы слышим о появлении новых дел, вот сегодня даже к нам обратились с просьбой защитить обвиняемого в госизмене. Журналисты говорят о 20 и более делах.
АФ: Да, называлась цифра 29 дел. Хочется понять, что это значит для россиян. Стало ли, например, опасно общаться с иностранцами?
ИП: Стало опасно еще в 2012 году, когда в Уголовный кодекс были внесены изменения. Кстати, тогда они вносились в одном пакете законопроектов с законом об «иностранных агентах», когда менялось законодательство о некоммерческих организациях. Очень такое тенденциозное соседство.
АФ: Все иностранное представляется властью как опасное…
ИП: В 2012 году в 275-ю статье УК была изменена так называемая третья форма государственной измены. Это помощь иностранцам в ведении деятельности, направленной против безопасности Российской Федерации. Помощь может быть любой, можно просто перевести старушку через дорогу, как говорится. И если эта деятельность будет направлена против безопасности России (а безопасность России вообще безразмерное понятие, очень политизированное), то это будет подпадать под статью о госизмене.
АФ: Контакты с украинцами, поездки в Киев могут стать поводом для возбуждения дела?
ИП: К сожалению, да, это может быть квалифицировано как государственная измена.
АФ: Кто решает, кто изменник, а кто нет?
ИП: Следователь ФСБ в результате и решает, кто будет привлечен к уголовной ответственности. Первый случай обкатки этой нормы был в деле Светланы Давыдовой. Но там удалось отбить обвинение, потому что недальновидные сотрудники ФСБ инициировали этот кейс. Давыдову обвиняли в том, что она позвонила в посольство и рассказала об услышанном в маршрутке телефонном разговоре. Военнослужащий громко говорил, что часть перебрасывают для проведения военных действий в Украине. Это было начало 2014 года, когда еще по телевизору не сообщалось про Донбасс. Давыдова позвонила в посольство и просто захотела поделиться своими страхами о том, что может быть война. И ее обвинили в госизмене. Но для того, чтобы обвинение было доказано, следователю пришлось бы провести экспертизу: а достоверны ли переданные сведения? Разумеется, назначив такую экспертизу, следователи получили отрицательный ответ. Если бы в Генштабе эксперты сказали, что сведения достоверны, то думаю, этим кейсом заинтересовались бы другие судебные инстанции, международные трибуналы, например.
Зона риска
АФ: Кто может стать госизменником в путинской России? Кто угодно или человек должен что-то совершить?
ИП: В зоне риска традиционно журналисты, гражданские активисты, бывшие сотрудники спецслужб. Последних часто обвиняют, чтобы запугать остальных. Бывшие и действующие сотрудники спецслужб очень чутко реагируют, когда видят, что бывшего офицера судят практически ни за что. Например, дело Геннадия Кравцова, которому недавно вынес приговор Мосгорсуд, и мы будем оспаривать его в Верховном суде уже в следующем году. Кравцов отправил резюме в шведскую организацию, чтобы показать, что он хочет устроиться на работу. Нет здесь никакого криминала. Зато все понимают, что если их коллегу осуждают на 14 лет за отправку резюме, то за что-то более существенное, но не криминальное, могут и пожизненное дать.
АФ: Засекречены сейчас и сведения о потерях российской армии. Между тем, страна воюет в Сирии, а год назад шли боевые действия на юго-востоке Украины. Вы пытались запрет оспорить. Может ли общество узнать о реальных потерях?
ИП: Журналисты, как и все граждане России, которые не имеют допуска к гостайне, действуют на свой страх и риск. Закон определяет перечень категорий гостайны. И есть уточняющие ведомственные перечни Минобороны, которые издаются под грифом секретно. Мы доступ к этому перечню не получим и никогда не узнаем, какие потери считаются секретными. То есть засекречивается законодательство и гражданин не может понять, какую информацию он может собирать, а какую не может!
АФ: Все-таки цель – запугать общество в России, запугать гражданских активистов или это больше направлено на тех, кто связан с гостайной?
ИП: Можно запугать всех, эта цель тоже достигается. И есть зона риска, где проводятся какие-то точечные действия.
Назад в прошлое
АФ: Можно ли сказать, что это все нужно Путину?
ИП: Как я уже сказал, сейчас время такое, Россия воюет со всеми. Государственная измена относится к особо тяжкой категории преступлений, там уголовная ответственность в виде лишения свободы сроком от 12 до 20 лет. И на такие дела общество реагирует. Начинают обсуждать, говорить, что врагов нашли. Меньшинство пытается сказать, что есть презумпция невиновности, давайте хотя бы приговора дождемся… И эта атмосфера не дает людям возможности задуматься. Достаточно одного обвинения, чтобы повесить на человека ярлык «враг народа».
АФ: Историки отмечают, что в 30-е годы одним из стимулов для репрессий был «квартирный вопрос»: так освобождалась жилплощадь. Можно ли представить, что сейчас россияне начнут массово писать доносы, чтобы решить бытовые вопросы?
ИП: Я сейчас увидел в интернете один из таких доносов: один сосед написал на другого соседа о том, что у того какой-то странный Wi-Fi с доступом к запрещенным сайтам, на которых размещается вражеская информация. И этот автор доноса попросил арестовать хозяина вай-фая и представить ему его жилплощадь.
АФ: Похоже на карикатуру то, что вы сейчас описываете…
ИП: Мне тоже показалось, что это карикатура, но это было опубликовано как настоящий донос и обсуждалось как что-то, что имело реально место. До этого я даже представить себе не мог, что Россия может вернуться в те времена 30-х годов, когда под предлогом получения жилплощади писали на людей доносы. Приведенный мной пример такой яркий, прямо запах 30-х годов идет от него. Но мне до сих пор не верится, что мы способны вернуться в те времена.
Экстремизм в библиотеке
АФ: Вы ведете дело директора библиотеки украинской литературы Натальи Шариной. Киев назвал новые обыски провокационными. Как вообще стало возможным это дело?
ИП: Кроме как инертностью нашей системы объяснить казус этого дела я не могу. Оно появилось в 2010 году, когда «крымнаша» еще не было и до революции на Украине было еще далеко. Был проведен обыск, найдена литература, которая позже была признана экстремистской. И в 2011 году Шариной предъявляют обвинение. Дело расследуется еще 2 года, в 2013 году перед Шариной извиняются, снимают обвинение и разъясняют право на реабилитацию. И вдруг в 2015 году, когда волна напряженности в отношениях между Москвой и Киевом начала спадать, Следственный комитет возобновляет это дело, проводит новые обыски в библиотеке. Шарину задерживают и 30 октября избирают более строгую меру пресечения в виде домашнего ареста. Хорошо, что не содержание под стражей, я считаю, что эту крайнюю меру нам удалось отбить. Но домашний арест это тоже не сахар, она не может выйти на улицу, пользоваться интернетом, адвокату не может позвонить…
АФ: То есть власть успокоилась, а следователь нет?
ИП: Такая задержка во времени кроме инерции системы ничем не объясняется. И обвинения, которые выдвинуты сейчас, такие же, как в 2010 году. Шарина обвиняется в распространении экстремистской литературы в библиотеке. Причем, не говорится, какие действия она совершала. Для обвинения надо сказать, что она, например, отсканировала особо смачные фрагменты этой литературы и разместила в интернете на каком-нибудь общедоступном ресурсе. Либо она сама выдавала эту литературу читателям, рекомендуя ее. Или она давала указания, что именно это литературу надо выдавать. Я уже не говорю, что есть свидетельства о том, что книги, изъятые в ходе обыска, были просто подброшены.
Равнодушие системы
АФ: Осенью вы опубликовали памятку для россиян по общению с ФСБ. Действительно ли эти сведения теперь нужны всем?
ИП: Просто мы увидели типичные ошибки, изучая материалы уголовных дел. Люди становятся как бы зомбированными, когда попадают в лапы к ФСБ, и сами себя же упаковывают в эту обстановку, связанную потом с длительным лишением свободы. Начинают, например, идти на контакт со следствием, которое изначально настроено воинственным образом по отношению к задержанному. Следователь записывает в протокол все так, как нужно ему, заставляет подписать этот протокол в присутствии государственного адвоката. И этот адвокат по назначению в лучшем случае ничего не делает, а в худшем – помогает следователю. Так и появляется главное доказательство по делу, с которым потом сложно спорить. Формально все соблюдено: подпись есть в протоколе, ты признался во всем. Так было в деле Светланы Давыдовой, она призналась в том, чего не совершала. Ясно, что это шок для человека: он мог сутки не спать, находясь в статусе задержанного в ожидании первого допроса.
АФ: Что в головах у этих людей, у сотрудников ФСБ, у судей, когда они хватают, например, многодетную мать?
ИП: Им безразлично, кто это, многодетная мать или пенсионер предынфарктного возраста… Здесь абсолютное равнодушие к субъекту. Важно, грамотно ли следователь оформил бумаги, есть ли все необходимые документы, чтобы человека под стражу взять. Это как конвейер. Лефортовский суд, по месту нахождения ФСБ, ни разу не отказывал следствию в помещении человека под стражу. Все-таки это самая могущественная спецслужба в России, под патронажем президента находится. В других делах при схожих ситуациях можно было бы рассчитывать на какое-то понимание со стороны суда. А в делах ФСБ судьи больше готовы закрывать дела на процессуальные нарушения.
Препятствия для адвокатов
АФ: Вы создали команду юристов, «Команду 29», которая занимается в том числе делами о госизмене. Все-таки вы можете легально защищать людей и рассказывать об этом…
ИП: Мы делаем все, чтобы защитить наших подзащитных, но понимаем, что в условиях нашей правовой и судебной системе это происходит не благодаря, а вопреки. Я защищаю обвиняемых по делам, связанным с госизменой, с 1995 года, и вижу, как меняется ситуация, как реагируют на адвокатов. От нас отбирают подписку о неразглашении данных предварительного следствия наряду с подпиской о неразглашении гостайны. То есть нам запрещают вообще что-либо говорить по делу. Любая информация может разглашаться только с разрешения следователя, и в Уголовном кодексе предусмотрена ответственность за нарушение этого ограничения. Есть уже приговоры в отношении адвокатов, которые стали жертвами этого, на мой взгляд, достаточно несправедливого ограничения.
АФ: То есть сейчас известно только имя обвиняемого и статья?
ИП: Это известно, если следователь разгласил. Но если это было неизвестно, то адвокат может пострадать даже за то, чтобы называет имя своего подзащитного.
АФ: Немного о вас, Иван. Вы ведете дела о госизмене, защищаете НКО, судитесь за раскрытие засекреченных сведений. Люди системы - судьи, сотрудники ФСБ – считают вас «иностранным агентом» или шпионом?
ИП: Думаю, всегда найдутся среди них и те, кто готов к таким оценкам. Мне бы хотелось, чтобы мы вели диалог в процессуальном поле. Несмотря на то, что мы процессуальные оппоненты, все-таки мы юристы и должны понимать, что всякая точка зрения имеет право на юридическую защиту. В рамках правового государства это не должно никого напрягать. Но мы понимаем, в каком государстве мы живем. Поэтому некоторых напрягает: и подозрения, и обвинения в спину – звучат. Но если нас захотят «прессануть», им придется выйти за определенные рамки. Гарантий безопасности в этих условиях определенно нет. Стоит ли нам прекращать деятельность? Наверно, тоже нет. Мы хотим поменять ситуацию в стране, чтобы Россия была демократическим, правовым государством. Наши цели полностью соответствуют тому, что записано в Конституции. И пока это так, мы будем работать.
Артем Филатов, Санкт-Петербург